И если пыли не будет никакой, стряхни никакую.
Дневник Иры
Я долго-долго перебирала события этих двух первых суток моей новой жизни, и всë не могла понять, какое из них было самое глобальное. В конце концов остановилась на самом незаметном, которое и событием сначала не считала.
Я не видела, сколько было на часах, но это случилось в то время, как мы с Верой лежали на кровати... (хотя сколько раз ещë мы так лежали). После того, как я высказала всë, что плохого думаю о ней, и услышала, что она, всë равно, верит, что у нас получится, только я себе и ей мешаю сделать то, что она хочет, что нужно мне. И ещë... как она показала, что не она мне запретила, а я сама, у меня в голове что-то переключилось. Я так и не вспомнила, с чего всë началось, но в какой-то момент правильное понимание накрыло меня, как лавиной.
Я не только простила Веру за всë, но и оправдала еë, поэтому у меня пропала большая часть претензий к ней. Поставленные мне запреты были не так страшны и невыполнимы. Моë стремление к свободе выразилось в праве безнадëжно и тупо ошибаться, бунтовать, чтобы нарваться на очередное наказание, претерпеть его и обвинить Веру, вместо того, чтобы сделать обещанное. Может, это и была самая первая из правильных мыслей: дать себе право подчиниться Вере — превратить зависимость в чистом виде в свободу выполнить всë, что она хочет. Внешне ничего не поменялось, но я прекратила размазывать себя по стенке за то, что я, видите ли, должна и могу сделать то, что она прикажет. Я смогла удержаться от просьб с самого начала, а если я вообще ничего не буду бояться? Тогда у неë возникнут трудности с тем, что придумать мне в наказание — для меня это будет не сложнее, чем выполнить еë просьбу.
И тут появилось новое мироощущение, странное такое, непривычное, необычное и... приятное. Мне стало легче, комфортнее, я поняла, что счастлива! У меня всë есть: я в тепле, сыта, одета. У меня даже есть больше, чем обычно — живой человек рядом, который хочет мне счастья. И у меня нет желания не верить ей. Верить Вере — конечно, верю. Особенно в том, что она для себя захотела мне помочь. Получалось, что она помогает мне исключительно в своих личных целях, а мне остаëтся только принять эту помощь или отказаться, хотя я заранее на неë согласилась. Моë неприятие действий Веры меня не оправдывало и происходило только от моего неверия ей.
Ещë одно: я ушла из мира запретов, как мне показалось, навсегда, и поняла, что мне разрешено всë! А три запрета: просить что-либо, задавать вопросы и класть ногу на ногу — это временно, чтобы я помнила, что в мире они есть, и нарушать их у меня нет желания. Скорее всего, эти ограничения мне были нужны, чтобы определить свои возможности, как нужна тьма, чтобы знать и отличать свет, идентифицировать его. А моя жизнь до этого воскресенья состояла сплошь из запретов, которые даже не были чëтко сформулированы. Нынешних запретов тоже не так много: курить, напиваться и сидеть, положив ногу на ногу — так нельзя, говорят, вредно для здоровья. Я их специально оставила и соблюдаю неукоснительно, но уже по своей воле...
Я никогда не считала себя красавицей и очень стеснялась собственного тела: то ушки лезут на бëдрах, то прыщик вскочил, то лишний килограмм не там отложился, а то, что под трусами... вообще никто видеть не должен. Стыд основан на запрете, который нам навязан со стороны. Они говорили: как тебе не стыдно! И мне было стыдно, что я упала, и другие увидели мои трусики. Или как я стеснялась сказать, гуляя с мальчиком всю ночь, что писать хочу. Какими словами и предлогами я его ни уговаривала, отсылая подальше, пока я быстренько прошмыгну в кустики... было и такое.
Та Ира, которая сюда шла, получила страшный приказ: раздеться при Игоре, и она же очень переживала, что бывший еë лифчик лежит на столе у всех на виду. Но я переродилась, и когда шла к Игорю на кухню, поняла, что пока не закончится эта инициация, за меня отвечает Вера, и я не только должна, но и хочу выполнить еë просьбу. Поэтому, придя на кухню, я спокойно сняла майку и увидела, что своим топ-лесс не вызываю у Игоря протеста. Да, мне не нравилось, что на мне грязные трусы и не мыта больше суток... но не я отвечаю, а Вере это нужно. Я разделась догола, а в глазах Игоря... интерес? Я ему нравлюсь?! Класс!!! Я специально покрутилась перед ним, чтобы он мною полюбовался. И мне стало хорошо — свобода, комфорт, счастье. Потом я сама навязываюсь, предлагаю секс обоим, сообщаю, что готова предоставить себя и своë тело для исполнения любых фантазий. И тут неважно, что они не согласились, главное, я была готова на всë.
Но Игорь начал разговор, и мне ничего не оставалось, как жутко откровенничать перед ним, тем более, в моëм положении ничего другого не оставалось. А он начал с самого запретного: моей личной жизни... о чëм и говорить не принято — именно о сексе. И я разоткровенничалась, рассказывала всë: не только о том, что и как у меня проходит с Олегом, но и как было с мужем... и с другими мужиками.
Мне показалось, что сами интимные подробности Игоря мало интересовали, хотя именно о них он и спрашивал. Для него было важным нечто другое. Я долго думала об этом, зачем с такой темы он начал нашу беседу? А потом поняла: если я смогу не прятаться за словами и рассказать то, что у меня творится в постели, то всë остальное я смогу также нормально объяснять, и не нужен будет специальный переводчик.
Я, наверное, здесь не вспомню свои ответы, но Игоревы вопросы заставляли меня формулировать мои мысли, переводить мои чувства и ощущения в слова. И с каждым его вопросом у меня росло такое понимание, что он сам присутствовал при всех моих сексуальных контактах... потому что его вопросы были слишком в точку. Это было страшно, стрëмно и... восхитительно. Мои ответы раскрепощали меня всë сильнее и сильнее, и даже присутствие Веры на этой исповеди меня не смущало — я в первый раз откровенно разговаривала о сексе с мужчиной, причëм с таким, с которым этот секс невозможен, как бы желанен для меня он ни был. И если этому «постороннему» мужчине я могу доверить свои сокровенные тайны, то как я смогу раскрыться перед тем, кого я полюблю... До этой мысли я додумалась ещë в том разговоре с Игорем.
И снова разговор зашëл о страхах и желаниях. Но мы больше не разбирались с моими листочками, Игорь рассказывал, как можно жить, ничего не боясь.
— Единственный страх, с которым нельзя определиться в этой жизни — страх перед смертью, — говорил он, а я впитывала его слова, как губка, стараясь ничего не пропустить, ничего не забыть. И потом не один день вспоминала его слова, чтобы записать как можно подробнее, чтобы это можно было перечитать. — В этой жизни смерти не будет. Как только жизнь закончится, наступит новое состояние — смерть. И это событие будет таким же естественным, как то, что ты должна есть или ходить — от этого никуда нам не деться. На какой срок ты договорилась прийти на эту Землю, я не знаю. И даже не знаю, сколько я проживу, но прожить надо, если не так: «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...», то хотя бы весело и хорошо. С этим ты согласна?
— Да, конечно, — кивала я, сидя голой на полу перед кроватью, на которой они вдвоëм расположились, а Игорь рассказывал, как я должна жить дальше.
— Так вот, мы можем рассматривать эту жизнь, как каторгу, как испытание, как самый главный тест — но этого, вообще, никто не знает — что есть жизнь сама по себе. И можем воспринимать еë же... как самое лучшее, как пребывание в семизвëздочном отеле олл-инклюзив — где всë тебе приносят на блюдечке с голубой каëмочкой, где по любому твоему требованию или просьбе работники отеля бросаются выполнять твою шизу. Было бы у тебя только это желание.
— Вы ещë скажете... что некоторые так и живут, — я чуть не задала вопрос, но хоть интонация была не вопросительная, а утвердительная.
— Я стараюсь... точнее, да, я так живу. Пока я боролся со страхами: реальными и придуманными, то все силы уходили на эту борьбу. Но как только я эти страхи выкинул, всë стало гораздо проще: надо только поставить цель и выполнить еë. Причëм, не важно, какого качества будет эта цель: обычная или за пределами человеческих возможностей. Но как-то было замечено, что чем выше цель впереди, тем большего можно добиться. Поэтому, не бойся ставить даже нереальные цели!
— Я поняла, — согласилась я. — Спасибо за подсказку.
— Да не за что. И всë же давай вернëмся к твоим страхам. То, что вы с Верой все их выкинули — правильно! Теперь реши, что ты вообще ничего не боишься, и станет легче жить. А инстинкт самосохранения и здравый смысл защитят тебя от всего внешнего на 90%... от порч или интриг. А если и страха перед смертью не будет, то не будет ещë страха высоты, глубины, того, что ты можешь попасть под машину, страха перед полëтами... Хотя, если тебе суждена такая смерть, то тут ничего не попишешь. Тем более, не надо бояться за чужую жизнь. А все остальные страхи — это ветряные мельницы. Можно с ними бороться, но силы будут потрачены впустую, зазря. Так ты уже решила отказаться от страхов?
— Да... я уже выкинула очень много, и понимаю, как они мне мешали.
— Дальше, в этой жизни необходим здоровый пофигизм. По этому поводу есть хороший анекдот. В переполненном трамвае у двери стоит мужик метра под два ростом, килограмм за 130, а сзади мужичонка: метр пятьдесят на коньках, в шапке и в прыжке, и ему надо выйти. «Мужчина, Вы на следующей остановке выходите?» «А Вам-то что?» «Ну, так я выхожу...» «А мне-то что?» Получается, для этой жизни самой подходящей является такая установка: не делайте ваши проблемы нашими. У каждого своя жизнь и своя ответственность за неë. Хотя есть ещë и обстоятельства, которые сложились как-то неправильно. Но когда тебя загонят в угол, заставят решать, что-то для тебя ненужное, ты подними правую руку вверх и резко еë опусти, сказав японское магическое слово «Хусим», и ты не поверишь, как все эти проблемы уйдут на какой-то очень дальний план.
Я уже смеялась от души. Манера Игоря разговаривать мне очень нравилась.
— Знаешь, Ир, я — странный начальник. У меня на работе, если человек накосячил, есть масса способов его отругать, наказать или как-то по-другому воздействовать. Но я рассказываю подходящий анекдот, а если человек не понимает, я его просто увольняю за два часа.. на фиг мне надо ждать сутки, тем более две недели?
Но потом он вдруг перешëл на мои желания. Ему срочно понадобилось, чтобы я решила очень быстро, чем я буду заниматься в самое ближайшее время — хотя бы лет 60. Я, конечно, сбивалась и путалась, а если что-то высказывала, то получала такой шквал критики, что сама отказывалась от таких желаний... это продолжалось до тех пор, пока я не расплакалась от отчаяния... в голос. Ну, зачем он надо мной издевается, если может быть таким хорошим и весëлым? Но его реакции оказалась совсем не той, что я ожидала, он не стал меня утешать, а дождался, пока я успокоюсь и сказал:
— Вот, Ира... так ты должна проверять свои желания «на вшивость», как я сейчас тебе показал. Ты сказала что-нибудь, я включаю бредогенератор и придумываю тебе препятствия или просто отговариваю. И если в результате моих усилий твоë желание пошатнулось, то и браться за него не стоит. Это не то! И надо срочно придумывать новое. Вот если я тебя ничем не испугаю и не отговорю, это и будет самое то... самое верное, правильное и нужное... желание. Понимаешь?
— Кажется, да... а я было решила, что Вы надо мной издеваетесь...
— Ну что ты, для этого есть масса других способов. Но если ты хочешь именно этого — не торопи меня. Хотя с этими наказаниями и наградами такая заморочка. Вообще, в твоей жизни всë происходит только так, как ты сама хочешь или что для тебя требуется. Вот сейчас ты восприняла мою болтовню, как издевательство над тобой, хотя у меня и в мыслях не было такого. Что ж, это твой выбор. Кстати, мне надо посоветоваться с Верой. Ира, уже поздно, иди на кухню, покури.
Я поняла, что они хотят кое-что обсудить без меня, поэтому встала и под внимательными взглядами двух пар глаз покинула спальню. На кухне взяла сигарету и, растягивая удовольствие, курила. Я думала, чем же наказание принципиально отличается от награды, ожидая и того, и другого, потому что так неожиданно наш разговор с Игорем оборвался. Я ждала, что меня позовут, но тут пришла Вера, присела рядышком, одной рукой обняла меня за талию, второй — взяла мою руку и легонько еë сжала.
— Ириш, ты извини, мы загнались в безвыходную ситуацию, — сказала Вера, но видя, что я не понимаю, о чëм она говорит, уточнила: — Я о сексе.
— Вера, Вы не забивайте себе голову, пожалуйста, я потерплю...
— Нет, я снова про силу, про слабость. Я честно тебе признаюсь, я бы смогла заняться сексом с Алëнкой, там и где она это позволит, и не важно, кто на это будет смотреть, и хочу сама — только я и предложить не могу, а с тобой — испугалась. Ещë больше испугалась увидеть удовольствие Игоря, когда он будет с тобой. Как бы тебе было в случае насилия — утром, или счастья — сейчас — это, скорее всего, меня бы не завело. Но если бы ему понравилось с тобой, я бы умерла. Поэтому у нас предложение, настоящего секса не будет, но показать тебе, на что способно твоë тело, я хочу. Мы хотим.
— Я готова.
— Да, я знаю. Помнишь, я тебе обещала сделать из тебя женщину. Не получится у меня это. Будет у тебя любимый мужчина, ты с ним и станешь настоящей женщиной. Но мы тебе можем показать дорогу, и даже первый шаг сделаешь. Ты так согласна?
— Я не могу с Вами не согласиться. И я верю Вам, Верочка. Я только в туалет схожу и помоюсь.
— Только в туалет, — улыбнулась Вера. — Ты знаешь, тут горячая вода появилась только в среду. Игорь привык мыться холодной, я тоже пробовала. Это — ужасно! Особенно с непривычки. Я хотела тебя такой водой помыть, а сейчас сомневаюсь, ты замëрзнешь, а мне нужно твоë спокойное тело.
— Я согласна.
Через пару минут мы вместе с нею пришли в спальню, где была расстелена постель.
— Ириш, ты ложись, расслабься, закрывай глазки и слушай своë тело. Не стесняйся: хочется стонать — стони, кричать — кричи, как получится. Дай себе полное право, полную свободу на всë, ты это можешь. А мы попытаемся что-то сделать. Договорились?
— Да, — сказала я, укладываясь посредине кровати, я даже немного раздвинула ноги, а руки положила вдоль тела, закрыла глаза, прислушалась к своим ощущениям. И спросила себя: «Готова ли я к такому? Да! Конечно готова!»
И с этой секунды я им отдалась. Я принадлежала им полностью. Четыре руки метались по моему телу, лаская, возбуждая, доставляя мне удовольствие. Они творили со мной всë, что хотели, а я ПРИНИМАЛА ВСË! И даже не придумывала, почему я не могу себе это позволить. Казалось, это длилось вечно. Сколько получила я оргазмов, не считала и не знала, но когда меня обессилевшую оставили в покое, я сразу отключилась.
Проснулась глубокой ночью, рядом со мной спали Игорь и Вера. Их обнажëнные тела с обеих сторон укутывали меня, и я, как будто, мешала им соединиться. Но теперь я всë могу и знаю, что хочу в постели... в сексе. Я была благодарна Вере с Игорем, что они мне напомнили, что у меня есть такое хорошее, такое чувствительное тело, что оно — инструмент, на котором можно играть мелодию любви. Мне только надо найти себя, любимую, чтобы потом искать мужчину, которого я хочу видеть рядом с собой. Я поцеловала их обоих легонько в губы, они так и не проснулись, переместила руку Игоря с моего живота на свою грудь, легла удобнее в этих чрезмерных объятиях с двух сторон и заснула до утра.
==========
Утром Вера меня разбудила и была недовольна тем, что рука Игоря лежит на моей груди, а ещë он так сильно ко мне прижимался, что я всем телом чувствовала его эрекцию и желание... его желание меня. Мне стало ужасно стыдно... перед Верой, перед собой... Ведь это я сама ночью положила его руку туда!
— Ты сегодня останешься здесь — сказала Вера и строго посмотрела на меня. Игорь проснулся, услышав голос Веры, увидел, как он спал, сразу от меня отстранился, встал и начал одеваться, а она продолжила: — Мне необходимо закончить то, что я начала.
Сама не знаю, отчего меня понесло в этот день нарываться на столько наказаний, наверное, я была эйфории, поэтому выпалила, не думая:
— А разве мы не закончили?
— Это вопрос... — предупредила Вера, намекая на предстоящее наказание.
— Знаете, Вера, меня давно пора наказать. Иначе, я лопну от счастья. Если сможете, накажите меня, пожалуйста! — выходит, я еë ПОПРОСИЛА! Совсем оторвалась! И вдруг поняла, что Вера запуталась, и мне надо помочь ей удержать систему, в которой она привыкла работать. Я улыбнулась и доложила: — И я сейчас два наказания себе вытребовала.
— Ты у меня дождëшься! — Вера сокрушëнно покачала головой. — И холодный душ ты уже заработала.
— Я не боюсь ничего, — сказала я и спокойно добавила: — Мне так понравилось спать между вами.
— Ира... — покачала головой Вера укоризненно, но продолжила о том, что еë саму больше волновало: — А ты первый шаг сделала?
— Если это был только первый, точнее, все те первые, что я сделала вчера, то я и представить не могу, что дальше.
— И я с тобой многое о себе поняла и на несколько шагов продвинулась дальше... вчера, особенно. Не думала, что мне самой так приятно будет доводить другого человека, тебя, до изнеможения. И Игоря почти не ревновала к тебе. Я думаю, ты меня понимаешь.
— Не-а... не представляю, — сказала я вслух, но про себя подумала, что она всë же меня ревновала. Значит, придëтся продолжать еë игру: — Вера, скажите, мне не надо про работу беспокоиться?
— Ира, ты издеваешься? Блин, за одну минуту три наказания... — Вера потëрла лицо руками, резко выдохнула и строго объявила: — Всë, я заканчиваю твою инициацию. Это будет для тебя самым страшным. Ты совсем обнаглела.
— Не надо, пожалуйста, — заскулила я. — Не обнаглела я, а ОЧЕНЬ счастлива, — пояснила я, но испугалась завершения, этого мне не хотелось. Поэтому пролепетала: — Но заканчивать не надо, пожалуйста. Я ещë не вышла из вчерашней эйфории, чтобы сейчас остановиться. Я прошу Вас, Вера, продолжайте, пожалуйста. Я готова вернуться в прежнее состояние, мне кажется.
— Вставай и пошли на кухню, — строго приказала она и укоризненно покачала головой, считая мои просьбы, а я в душе тащилась от того, что мне было так комфортно и хорошо, совсем не так, как в предыдущие дни. Я была готова на всë, особенно, что касалось помощи Вере. Может, в знак благодарности или потому, что так хотела она сама. В данном случае это было не важно. Я — на всë готова!
==========
Я почти двое суток прожила у них голой — это было непривычно и необычно, может, даже неестественно, но по-другому и быть не могло. Да, утром я специально не закрыла дверь в туалет, втайне надеясь, что они посмотрят, как я писаю. Но не удалось, увы. А я так уже этого хотела! Да, голой ты живëшь по-другому, понимая, что тебе не за чем спрятаться, поэтому голова разгружается от масок, лжи, самообмана.
Вообще, этот понедельник был самый непредсказуемый и самый интересный день из всех трëх дней инициации. Началось всë с того, что в эйфории я расходилась так, что захотела для себя наказания, чтобы не лопнуть от распиравшего меня счастья. Я задавала вопросы, просила и даже ТРЕБОВАЛА от Веры всë, до чего могла додуматься или мне было обещано: холодный душ, боль, унижение... Я хотела проверить свою мысль, что теперь я могу всë! Да, я всë это получила, но совсем не в той форме и не так, как я предполагала.
Наказания, вроде того, что надо было голышом выскочить на лестничную площадку и вынести мусор, я получила как награду и подтверждение своих новых сверхспособностей. Душ в первые минут 10 я вообще не воспринимала как холодный, но потом количество перешло в качество, и я промëрзла до костей, но Вера согрела своим телом и... действиями, которые хоть и были похожи на сексуальные, но такими не являлись. Потому как они меня только согревали, а не возбуждали, как прошлым вечером.
А следующие три часа даже вспоминать страшно, не то что описывать. Каждый раз вспоминая об этом я содрогаюсь от ужаса этой боли и своей бесчувственности... Нет... не то слово, скорее от того, что я могу быть такой бессердечной и беспринципной... Тут надо было бы написать подробнее, но сердце обливается кровью, как только я подумаю об этом.
И всë таки... я выпорола Веру... очень сильно! Смогла... Не хвастаюсь. Этим нельзя хвастаться.
Боль! Я о ней столько узнала в этот день...
В детстве бывало, вышиваешь, и вдруг уколешься иголкой... боль мгновенна и остра, но засунешь палец в рот и, слизав каплю крови, через минуту продолжаешь работу. Ну, поболит место укола час, а потом ты это забудешь. Но бывает и похлеще, то порезалась, то коленку стесала. Да острая боль длится недолго — несколько секунд, но потом заживающая рана тебя ещë долго тревожит, неделю, а то и две.
А есть ещë ТАКАЯ боль...
Нет, лучше, по порядку. Да своим неразумный поведением, и тупой жажды пройти через неизведанное, я добилась от Веры запредельной боли, и убедила еë, что эта боль мне нужна. Вера, конечно, согласилась, но как только поняла, что я к ней готова, она переменила условия, и взяла моë наказание на себя, да ещë предупредила, что если хоть один мой удар будет не в полную силу... она удвоит наказание или утроит. Но так же нельзя! Так меня не устраивает! Я так не смогу!
Ой... чего мне стоило себя уговорить на такое? Я даже не желая этого добилась ещë двух наказаний для неë за свои просьбы не делать этого.
Я была готова идти отсюда голой, босиком, по снегу, от дворца Кирова к себе в Березовую Рощу, или выстоять три часа под еë холодным душем, даже без надежды, что она опять меня согреет, или выйти на улицу и потребовать секса от первого попавшегося мужчины, а если он побрезгует, то от второго или третьего. Я была готова на всë, лишь бы еë не бить, но кто бы меня слушал.
А когда она уже висела на перекладине и ждала своего наказания, я ударила себя по ноге... и запрыгала на второй, скуля от этой сильной и неожиданной боли. Удар хлыста обжëг всë бедро, и прям у меня глазах начал появляться синяк, который саднил и болел, и проявлялся всë видимее. Потирая рукой покрасневший рубец, я вдруг поняла: «Она это знает? Она хочет? Этого?!! Блин... Это же страшно больно!» А еë надо будет ударить так 150 раз?
Еë? Мою любимую девушку, мою Госпожу? Мою девочку я хотела только целовать и гладить, а Госпожа приказывала мне пороть себя... за меня. Ужас!
Первые двадцать ударов. Я била и себя ненавидела... мои совесть и действия не могли прийти в гармонию. Мне казалось, что следы от хлыста больше ранят мою душу, чем еë тело, ведь она висела ровно, не визжала, не сопротивлялась, не кричала, не сжималась и не дëргалась... А когда я, закончив, подошла к ней спереди, услышала от неë:
— Больно? — спросила Вера.
— Жутко больно, — призналась я. — Мне кажется что у тебя боль мгновенная, резкая, только когда хлыст касается тела, а у меня — постоянная... и с каждым ударом, с каждой новой полоской на твой попе она увеличивается... Я не могу больше. Прекрати, пожалуйста!
— В принципе это то, что я хотела, — сказала Вера. — Но я ещë терплю. Давай, с другой стороны ещë двадцаточку по заднице, а потом перекур.
Следующая порция ударов разукрасила еë спину, попу и ноги до колен почти равномерно красными полосами, но как ни странно, далась легче обеим. У Веры вернулось ощущение над-болью, и она почти не воспринимала удары, хотя иногда вскрикивала. А я на двадцать восьмом ударе рассекла кожу до крови, случайно, сдуру... и хотела остановиться. Я даже предупредила еë, но Вера не разрешила. А на последних двенадцати ударах — наступил перебор, поэтому моя рука сама шла, куда нужно, а в голове потихоньку исчезал страх и боль, своя и еë, становилась тупой, как чужой. Но когда я остановилась, мои руки дрожали, я бросила взгляд на Веру, которая возвращалась в реальность.
— Устала? Я понимаю, — говорила Вера. — Всë, я приняла, перешла в нормально-болевое состояние. Ты не переживай. Я теперь выдержу сколько угодно. Как ты сама?
— Я сейчас умру. Это — невыносимо!
— Поняла. Тащи сигаретку, перекури, успокойся.
Я сходила на кухню, там прикурила, принесла блюдечко, которое использовалось, как пепельница, села перед висящей Верой, курила и плакала... в общем, отдыхала. Зато Вера вещала со своей высоты, как надо жить в этой боли, как надо еë принять и почему я здесь совершенно не причëм. И то, что именно мне довелось еë нанести — это даже к лучшему, кому ещë Вера может довериться.
— Верочка, там у Вас кровь, была... — тихо-тихо предупредила я.
— Да? — удивилась она. — А я-то думаю, чего мне пару раз хотелось крикнуть. Там в аптечке, рядом с мойкой во втором нижнем ящике, есть зелëнка, йод, тащи, смажь.
Я бросилась выполнять приказ: смазывала края ранок, оказывается, их всего было три... пока три. Вера терпела и это с завидным упрямством или со своим пониманием. Но когда всë решили продолжить, она приказала принести кляп, мол, ей так будет легче. Я принесла, а перед тем, как рот закроют, Вера инструктировала меня.
— Ирочка, теперь будет полегче, плëткой спереди — те же 20. Как закончишь, кляп вытащишь, хорошо?
— Да, Госпожа.
— Чего это ты так меня окрестила?
— Я не могу Верой Вас назвать. Рука не поднимется, то есть, язык не поворачивается.
— Ну ладно. Прикольно, а ты теперь слуга?
— Нет, самая безвластная рабыня. Ведь только она может... сделать это.
— Интересно. Я не задумывалась. Ладно, ты пока занимайся, а я это обмозгую. Завязывай кляп!
Да, плëтка оставляла не такие резкие и чëткие следы, и было видно, как текут слëзы у Веры — места ведь были ещë нежнее. Когда снова наступил перерыв, Вера попыталась объяснить мне, почему система рабыня-госпожа для меня более комфортна. Но то ли она объясняла сумбурно, то ли я сразу потеряла логику в рассуждениях, но я ничего не поняла. Но если Вера поняла, значит, сможет и объяснить потом как-нибудь, когда не будет такого перенапряга у меня в голове.
На очередной порции хлыстом у меня наступил перелом, полный. Я приняла то, что я это могу, а может, это мне больше нужно, чем Вере. Потому как это моë наказание, потому как это жизненная необходимость для обеих. Поэтому чëтко работали только руки и голова, которая только считала, чтобы определить, сколько ещë осталось. Я, ужаснувшись от вида того, что сама сделала — на Вере снова не было живого места, развязала кляп и спросила:
— Вера, что Вы хотите получить?
— Снимай, — приказала Вера, но, кажется, она была чем-то недовольна.
Я освободила Веру от пут, а она опустилась на колени передо мной, взяла мою руку, поцеловала, и, подняв глаза с подобострастным взглядом, сказала:
— Спасибо, тебе, родная! За то, что ты смогла это сделать.
Я была готова тут же разрыдаться... Это было слишком непонятно... как РЕАЛЬНАЯ Госпожа может целовать руки своей рабыне? Я, вообще, не понимаю, за что? Зачем? И почему? Потому что я смогла это сделать? За то, что я еë выпорола как сидорову козу? Но если бы я била легче, наказание было бы удвоено. Такого унижения я в жизни ещë не испытывала, мне хотелось броситься перед нею на колени, целовать ей ноги... и не только их... если честно. И это было бы нормально, правильно, но только не так, как она сейчас делает.
— Ирочка, не плачь. Всë нормально, — Вера встала, чмокнула меня в щëку и сказала: — Иди, приготовь нам поесть, я сейчас приду.
Обедали мы молча и недолго. Пока я мыла посуду, Вера легла в кровать. А я ужасно страдала от новой неопределëнности. То что было сейчас, даже словами передать невозможно. Я еë выпорола! Я заставила мою любимую Верочку так сильно страдать! А она... жутко расстроилась. И почему она сбежала от меня? Не хочет видеть такую бессовестную сволочь, как я?..
Но тут мои размышления были прерваны — Вера позвала меня к себе. Я нерешительно вошла в спальню. Вера лежала на кровати, прикрывшись простынкой... и показала на кровать рядом с собой. Но... я не смогла. Моë место — у еë ног, но никак не рядом. Особенно после того, что я с нею сделала. Я без приказа опустилась на колени перед кроватью, положила руки на постель, а голову положила на них... и смотрела с надеждой и покаянием на Веру. Но она будто этого не заметила... передвинулась ко мне поближе так, что мне пришлось отодвинуться от края кровати.
— Ира, — битая Вера встала с кровати и тоже опустилась передо мной на колени, — я расписываюсь в собственном бессилии, я не смогу закончить твою инициацию. Вообще, с этой минуты ты свободна и можешь делать всë, что захочешь. У меня не получилось, я прошу прощения у тебя. Я больше не могу тебя вести никуда, я перебрала, — она взяла мои руки в свои и заискивающе смотрела мне в глаза...
Только не это!!! Как же мне еë остановить?
— Вера... я так не могу... Я так виновата перед тобой... особенно за весь сегодняшний день. Я хочу физической боли... точнее, прошу у тебя... выпори. Хотя бы то, что я тебе не додала... не донаказала.
— Я не хочу и не смогу... больше. Прости, Ирочка. Ты сама не знаешь, что ты просишь. Это очень неприятно... невыносимо...
— Знаю, и именно поэтому хочу, — упорствовала я. — Я заслужила!
— Ты мне можешь поверить, что сейчас я не получила никакого просветления. Да, я спокойно вышла на тот уровень, где боль естественна, но получить что-то в разуме, сдвинуть установки — не удалось. И ты не получишь больше, чем вчера. Поэтому я отказываюсь.
— Я этого не знаю. Вообще, Вера, я давно поняла, что ты запуталась также, как и я сегодня с утра. И мы в равном положении. Пойдëм. Я тоже хочу это пройти, тем более, кто-то мне говорил, что хочет попробовать не только принимать боль, но и наносить, как Вселенная. Я научилась наносить боль и теперь готова еë принять. Мне это нужно.
Вера взяла телефон, набрала номер Игоря. Она даже не выходила из комнаты, говорила при мне... и часть я этого разговора, конечно, слышала, но не весь.
— Игорь, привет, ты знаешь, что я натворила? Ира хочет, чтобы я еë выпорола, тем более, она меня уже разукрасила с ног до головы.
— Она смогла?!! — эту реплику Игоря даже я услышала.
— Она свои наказания отдала мне. Да, я заставила... и ей пришлось... Нет, пока не надо. Я позвоню, если понадобишься... Но как еë отговорить? Я еë отпустила. Только что, перед еë просьбой... Я сломалась. Я не могу сделать ничего... Не надо, я сейчас попробую поговорить. В случае чего, перезвоню,— Вера выключила мобильник и внимательно посмотрела на меня.
Я только кивком головы спросила: «Что он говорит?»
— Да что он говорит... предлагает приехать... поговорить... сексом с тобой заняться, а я не знаю ничего и ничего не хочу.
— Верочка, ты чего боишься? Я не боюсь... ничего из того, что он предлагает... ни того, что предлагаю тебе я...
— Для себя я не буду больше искать боли, да и ты тоже. Или ты скажешь, что тебе было приятно меня бить, или я не видела, как ты плакала?
— Ты считаешь, что я еë переросла?
— Я считаю, что да. Или... не дай Бог, ты так на меня зла, что хочешь и душу мою выпороть, чтобы везде было невыносимо больно?
— Ой... не говори так! — воскликнула я. — Я как-то не подумала... Всë! Не надо! Я не прошу...
— Пошли в кровать. Стоим на коленях одна перед другой и говорим чëрти чë, — и через несколько секунд мы лежали, обнявшись, а она продолжила: — Понимаешь, Ирочка, я готова вынести ещë десять раз столько же, как сегодня было, но толку не будет — не будет прорыва. Может, только когда буду умирать от побоев и потери крови — есть такой вариант, но до него меня довести ни я, ни ты не сможем. Давай помолчим, подумаем.
— Давай... Я тоже, кажется, зарвалась, прости.
Где-то час мы лежали молча, каждая думая о своëм, пока, наконец, я не повернулась к Вере, посмотрела в глаза и, кажется, нашла то, что нужно было, по крайней мере, мне.
— Верочка, у меня предложение.
— Завораживающее своей новизной?
— А ты как думала? — улыбнулась я. — Я всë же хочу уравновесить свою боль душевную с физической. Мне нужно! А если ты переросла эту боль, то у тебя получится меня бить, не нанося таких жестоких травм себе. Поэтому, есть шогендо — боль ради просветления. А боль ради удовольствия — это садо-мазо, то есть — секс. Или безразличная боль, как у тебя только что видела. Это я тебе и предлагаю...
— Кто про что, а вшивый про баню. Ох, и далась же тебе эта порка.
— Так не я начала, — улыбнулась я.
— Да, понимаю я, но так не хочется, — всë сопротивлялась Вера.
— Вера, ты же никого не била? Никогда? Хоть и мечтала... Так?
— Била... Алëнку. Пару раз легонько стукнула хлыстом, как только приехала сюда... Но ты права, это можно не считать.
— Значит, ты меня заставила, принудила, а сама боишься. Решись, Вера, пожалуйста!
— На что?!! — воскликнула Вера.
— Объясняю. Ты считаешь, что я вышла на новый уровень, значит, я могу переносить боль, как ты — то есть, принять еë, как безразличную. Но это надо бы проверить. Я сама этого не знаю ещë. Второе, от этой боли можно получить удовольствие... Я, надеюсь, ты это пробовала, поэтому, я просто тебе верю, но хотелось бы испытать и самой. И ещë, я пробовала себя ударить. Для меня это было нестерпимо больно, вот рубец до сих пор горит на ноге. Но потом я видела, как ты переносишь восемьдесят ударов... даже не обращая внимания на то, что я тебя бью. Это мне выносит мозг. Поэтому, давай так... ты меня будешь бить хлыстом по заднице до тех пор, пока я не получу от этого удовольствие. А потом... мы подумаем ещë... Как тебе такое предложение?
— Не хочу! Потом сама как-нибудь попробуешь.
— Тогда безразличную... Я еë уже приняла, готова. Ты мне веришь?
— Да, в твоих словах есть логика... и сопротивляться больше я не могу, — согласилась, наконец-то, Вера. — Ну-ка встань ровно, я сейчас тебе выбью эту охоту.
Я встала рядом с кроватью, подняла руки вверх, готовая ко всему, кажется, именно этого Вера и хотела от меня. Пять ударов изо всей силы по моей заднице... Но я даже не дрогнула и руки не опустила.
— Ну что? — спросила Вера...
— Нормально, видишь, уже как ты отношусь — безразлично. Спасибо! Я просто хотела это проверить...
— Проверила?
— Да, всë зависит от головы и от настроя, от того, что нужно тебе в данный момент. А у тебя как? Очень больно было меня бить?
— Больно, но не очень. Не запредельно. Значит, и я могу, но больше никогда не захочу, особенно по своей воле, — грустно вздохнула Вера.
— Я тоже не хочу... Честно! — улыбнулась я. — Кстати, а когда Игорь придëт?
— Наверное, через час-полтора.
— Позвони ему, скажи, пусть нас пока не беспокоит и не звонит. У меня есть предложение к тебе: давай встретим его там, на перекладине. Мне тоже, как Алëнке, хочется увидеть его глаза оттуда. А мы там пока поговорим, и будем застрахованы от того, что я не выдержу и начну к тебе грязно приставать. Иначе могу не сдержаться.
— Давай, позвоню. Мне понравилась эта идея, — Вера набрала номер Игоря, сказала: — Привет! У нас всë закончилось, то есть, пока всë идëт по плану. Если позвонишь, и никто не ответит или не откроет, не переживай — у меня всë под контролем.
— Хорошо. Сюрприз, значит, готовите? Очень хочу, — сказал Игорь.
Мы, с трудом разместившись на табуретке, привязались и, посмотрев одна на другую, кивнули и оттолкнули табуретку, повиснув на перекладине. Хорошо, что она была надëжно вделана в стену — выдержала такой рывок.
