Библиотека Живое слово
Классика

«Без риска быть...»
проект Николая Доли



Вы здесь: Живое слово >> Классика >> Х. Мураками. Хроники Заводной Птицы >> 1. Заводная Птица во вторник • Шесть пальцев и четыре груди.


Харуки Мураками

Хроники Заводной птицы. Книга 1. Сорока-воровка.

1. Заводная Птица во вторник • Шесть пальцев и четыре груди.

Июнь-июль 1984г.

Когда зазвонил телефон, я варил на кухне спагетти, насвистывая увертюру из «Сороки-воровки» Россини, которую передавали по радио. Идеальная музыка для спагетти.

Я подумал, не послать ли звонок к черту: спагетти почти сварились и Клаудио Аббадо подводил Лондонский симфонический оркестр к музыкальному апогею. Впрочем, пришлось сдаться: кто-нибудь из приятелей мог предлагать работу. Я убавил огонь на плите, зашел в гостиную и снял трубку.

—Удели мне десять минут, — сказала трубка женским голосом.

На голоса у меня память неплохая, но этот был незнаком.

—Извините? Кого вам нужно? — вежливо осведомился я.

—Тебя, конечно. Дай мне десять минут, и мы сможем понять друг друга. — Голос звучал низко, мягко — и в то же время тускло.

—Понять друг друга?

—Я имею в виду чувства.

Я заглянул на кухню. Спагетти кипели вовсю — из кастрюли валил пар. Аббадо продолжал командовать «Сорокой-воровкой».

—Извините, но я как раз готовлю спагетти. Не могли бы вы перезвонить позже?

—Спагетти?! — изумленно проговорила женщина. — Ты в пол-одиннадцатого утра варишь спагетти?

—Ну, тебя это не касается. — Я слегка обозлился и перешел на «ты». — Когда хочу — тогда и завтракаю.

—Пожалуй, верно. Хорошо, перезвоню, — сказала она. Прозвучало невыразительно и сухо. Удивительно, как легкая смена настроения влияет на оттенки человеческого голоса.

—Минуточку, — сказал я, не дав ей положить трубку. — Если ты что-нибудь продаешь, то сюда звонить бесполезно. Я сижу без работы, и мне не до покупок.

—Не беспокойся. Я знаю.

—Знаешь? Что ты знаешь?

—Что ты без работы. Мне это известно. Беги скорее, доваривай свои драгоценные спагетти.

—Послушай! Ты вообще... — Связь оборвалась на полуслове — как-то слишком резко.

Я обалдело смотрел на зажатую в руке трубку, пока не вспомнил про спагетти. Вернувшись на кухню, выключил газ и вывалил содержимое кастрюли в дуршлаг. Из-за этого звонка спагетти немного разварились, но это не смертельно. Я стал есть — и думать.

Понять друг друга? — повторял я, поглощая спагетти. Понять чувства друг друга за десять минут? О чем она? Может, просто кто-то решил пошутить? Или какой-нибудь новый трюк торговых агентов? В любом случае это не ко мне.

Вернувшись в гостиную, я устроился на диване с библиотечной книжкой, время от времени поглядывая на телефон. Что мы должны были понять друг о друге за десять минут? Что вообще два человека могут узнать друг о друге за десять минут? Подумать только: женщина, похоже, была чертовски уверена в этих десяти минутах — ведь это первым слетело у нее с языка. Будто девять минут — слишком мало, а одиннадцать — уже чересчур. Какая точность! Похоже на спагетти.

Читать расхотелось, и я решил погладить рубашки. Я всегда этим занимаюсь, когда в голове каша. Старая привычка.

Операцию эту я строго разбиваю на двенадцать этапов — начинаю с внутренней стороны воротничка (N 1) и заканчиваю манжетой на левом рукаве (N 12). Порядок всегда один и тот же, и за глажкой я веду отсчет операций. Иначе толку не будет.

Выгладив три штуки, я проверил, не осталось ли складок, и развесил рубашки. Едва я выключил утюг и убрал его в шкаф вместе с гладильной доской, в голове прояснилось.

Только я зашел на кухню выпить воды, как опять зазвонил телефон. Чуть помедлив, я все-таки решил поднять трубку. Если это та же самая женщина, скажу, что глажу, и на этом конец.

Но это была Кумико. Часы показывали полдвенадцатого.

—Как дела? — спросила она.

—Прекрасно.

—Чем занимаешься?

—Вот гладить закончил.

—Что-нибудь не так? — В ее голосе слышалось чуть заметное напряжение: она знала, в каком состоянии я обычно принимаюсь гладить.

—Да нет. Просто выгладил несколько рубашек. — Я уселся на стул и переложил трубку в другую руку. — Чего звонишь?

—Ты стихи умеешь писать?

—Стихи? — удивился я и подумал: стихи? Какие еще стихи?

—У меня знакомая в одном журнале... Это журнал для девушек. Им нужен человек — отбирать и править стихи, которые присылают в редакцию читательницы. Еще он должен каждый месяц писать короткое стихотворение на титул. За такую, ерунду неплохо платят. И занят, конечно, не весь день. Могут подбрасывать еще что-нибудь на редактуру, если...

—Ерунда? — перебил ее я. — Погоди-ка. Мне нужно что-нибудь юридическое. С чего ты взяла, что я умею править стихи?

—Я думала, ты что-то писал, когда учился в школе.

—Писал, конечно. В стенгазету — какой класс выиграл в футбол или как физик свалился с лестницы и попал в больницу. В общем, всякую фигню. Но не стихи. Я не умею писать стихи.

—Но я ведь не о настоящих стихах говорю. Какие-нибудь бредни для школьниц. Никто не требует, чтоб они вошли в литературу. Ты их сможешь сочинять с закрытыми глазами. Понятно?

—Послушай! Я просто не умею писать стихи — ни с открытыми глазами, ни с закрытыми. Никогда этим не занимался и не собираюсь, — отрезал я.

—Ладно, — вздохнула жена. — Но ведь по юридической части работу найти трудно.

—Знаю. Потому я и раскинул щупальца во все стороны. Скоро кто-нибудь должен ответить. Если не получится, снова буду соображать.

—Ну, как знаешь. Кстати, какой сегодня день? Я задумался.

—Вторник?

—Тогда, может, сходишь в банк — заплатишь за газ и телефон?

—Схожу. Все равно идти надо. Собирался купить что-нибудь к ужину.

—Что хочешь готовить?

—Еще не знаю. В магазине что-нибудь придумаю.

—Ты подумай хорошенько, — сказала она серьезно. — Нечего так уж торопиться с работой. Таких слов я никак не ожидал.

—Это почему? — Что сегодня за день такой? Все женщины мира взялись удивлять меня по телефону? — Страховка по безработице рано или поздно кончится. Не могу же я всю жизнь сидеть без дела.

—Правильно, но мне же повысили зарплату плюс разные подработки, сбережения... Вполне проживем, если не будем транжирить. Тебе надоело сидеть дома и заниматься хозяйством? Тебе не нравится?

—Не знаю, — честно ответил я. Я на самом деле не знал.

—Тогда сядь и как следует подумай, — сказала жена. — Кстати, кот вернулся?

Кот. Я совсем забыл про кота.

—Нет. Пока.

—Может, поищешь? Его уже неделю как нет.

Я уклончиво промычал и снова переложил трубку в другую руку.

—Почти наверняка шляется где-нибудь у пустого дома в конце дорожки. Там, где во дворе птица стоит. Я его там несколько раз видела.

—На дорожке? Когда это ты туда ходила? Раньше ты не говорила...

—Ой-ой! Надо бежать. Много работы. Не забудь про кота.

Раздались короткие гудки. Я снова посмотрел на трубку и положил ее на рычаг.

Интересно, зачем Кумико туда понесло? Наш дом от дорожки отгораживала стена из бетонных блоков. Лазить через нее не было никакого смысла.

Я сходил на кухню за водой, вышел на веранду — посмотреть, осталась ли в кошачьей миске еда. Кучка сардин лежала нетронутой с прошлого вечера. Кот не приходил. Я стоял на веранде и глядел на наш маленький сад в лучах раннего лета. Садик не из тех, что успокаивают душу. Солнце задерживалось там совсем ненадолго, поэтому земля всегда была черной и влажной. Из растений в углу водились лишь два-три кустика блеклых гортензий, а я не очень люблю эти цветы. По соседству торчало несколько деревьев, и оттуда раздавался механический крик какой-то птицы, напоминавший скрежет заводимой пружины. Бог знает, что это была за птица и как она выглядела, но Кумико прозвала ее Заводной Птицей. Каждый день Заводная Птица прилетала сюда и заводила пружину нашего тихого мирка.

Нужно было идти искать кота. Я всегда любил этих животных — и нашего кота тоже. Но коты живут своей, кошачьей жизнью и притом весьма неглупы. Если кот пропал, значит, решил куда-то наведаться. Устанет, есть захочет и вернется домой. И все же надо пойти поискать его, чтобы Кумико была довольна. Все равно заняться больше нечем.

===========

В начале апреля я ушел из юридической фирмы, где проработал довольно долго. Без особых причин — просто взял и ушел. Нельзя сказать, что работа мне не нравилась. Так, ничего особенного, но платили хорошо, и коллектив нормальный.

По правде сказать, в конторе я исполнял роль профессионального мальчика на побегушках. Получалось, по-моему, здорово. Надо сказать, у меня настоящий талант для выполнения практических обязанностей. Я схватываю все на лету, действую энергично, никогда не жалуюсь. Кроме того, я — реалист. Вот почему, когда я объявил, что хочу уйти, старший компаньон (это было адвокатское бюро типа «Отец и Сын», и он им управлял) даже предложил мне небольшую прибавку к жалованью.

Но я все-таки уволился — и не потому, что у меня были какие-то особые надежды или планы. Меньше всего мне хотелось, к примеру, снова запереться дома и готовиться к экзамену в коллегию адвокатов. Но оставаться в конторе и продолжать заниматься тем, чем занимался, я тоже не хотел. Если увольняться, то сейчас, решил я. Останься я на месте, это было бы на всю жизнь. В конце концов, мне уже тридцать.

За ужином я сказал Кумико, что собираюсь уйти с работы.

—Ясно, — только и ответила она и на какое-то время замолчала, хотя ясно совсем ничего не было. Я тоже помалкивал, пока Кумико не добавила:

—Если ты решил уволиться, значит, так и надо. Это твоя жизнь, и можешь поступать так, как тебе хочется. — Сказав это, она стала выбирать палочками кости из рыбы и складывать их на край тарелки.

Жена прилично зарабатывала в журнале о здоровом питании, где была редактором. Кроме того, друзья из других журналов время от времени подбрасывали ей заказы по оформлению — тоже совсем не лишний доход. (В колледже она занималась дизайном и мечтала стать свободным художником-иллюстратором.) Вдобавок, уйди я из фирмы, у меня тоже какое-то время оставались бы деньги из страховки по безработице. То есть, даже если бы я сидел дома на хозяйстве, нам все равно хватило бы на еду, химчистку и другие траты, и наша жизнь мало бы изменилась.

Так я бросил работу.

===========

Я загружал в холодильник купленные продукты, когда раздался звонок. На этот раз аппарат трезвонил нетерпеливо и раздраженно. Я как раз открывал пластиковую упаковку тофу1. Положил ее на стол, зашел в гостиную и снял трубку.

—Ну как? Доел спагетти? — сказала женщина.

—Доел. Но сейчас мне надо идти искать кота.

—Десять минут подождет, я уверена. Это не спагетти варить.

Я почему-то не мог прервать разговор — что-то в голосе женщины меня притягивало.

—Ну хорошо. Но только десять минут.

—Теперь мы сможем понять друг друга, — тихо произнесла она. Я почувствовал, как она удобнее устроилась на стуле и положила ногу на ногу.

—Интересно, — сказал я, — почему именно десять минут?

—Десять минут... это может оказаться дольше, чем ты думаешь.

—Ты уверена, что мы знакомы?

—Конечно. Мы много раз встречались.

—Когда? Где?

—Неважно. Если в это углубляться, десяти минут не хватит. Важно время, в котором мы сейчас. Настоящее. Ты не согласен?

—Может, и так. Но я хотел бы убедиться, что ты меня знаешь.

—Какие доказательства тебе нужны?

—Например, сколько мне лет?

—Тридцать, — сразу отозвалась она. — Тридцать лет и два месяца. Хватит?

Поразительно — она действительно меня знает, но я совершенно не помню ее голоса.

—Теперь твоя очередь, — произнесла она вкрадчиво. — Попробуй вообразить меня. По голосу. Представь, какая я. Сколько мне лет. Где я сейчас. Как одета. Ну, давай?

—Понятия не имею.

—Давай же. Напрягись.

Я взглянул на часы. Прошла только минута и пять секунд.

—Абсолютно не представляю, — снова сказал я.

—Давай я тебе помогу. Я — в постели. Только что из душа, и на мне ничего нет.

Блеск! Секс по телефону.

—Или ты предпочитаешь, чтобы я что-нибудь надела? Кружева? Или чулки? На тебя это подействует?

—Да какая мне разница? Делай что хочешь. Можешь надеть что-нибудь, а хочешь — валяй голышом. Извини, но такие телефонные игры меня не интересуют. У меня масса дел и...

—Десять минут. Ты же не умрешь, если потратишь на меня десять минут? Только ответь на мой вопрос: ты хочешь, чтобы я была голая, или мне что-нибудь надеть? У меня много разных вещей. Черное кружевное белье...

—Давай голышом. Согласен. — Прошло четыре минуты.

—Волосы у меня на лобке еще мокрые, — продолжала она. — Я еще не обсохла как следует. О-о! Как у меня там влажно! Тепло и очень влажно. Волоски такие мягкие. Черные и изумительно мягкие. Хочешь погладить?

—Послушай, ты, конечно, извини, но...

—И ниже. Еще ниже. Там тоже тепло — совсем как подогретый крем. Очень тепло. М-м-м. В какой я сейчас позе, как ты думаешь? Правое колено приподнято, левая нога в сторону. Как стрелки часов, когда показывают десять ноль пять.

По ее голосу я понимал, что она не притворятся. Она действительно раскинула ноги на 10.05; ее влагалище было мягким и сочным.

—Потрогай губки. М-е-едленно. А теперь раскрой их. Вот так. М-е-едленно, м-е-едлен-н-но. Пусть твои пальцы ласкают их. Вот так! О-о-очень медленно. А теперь коснись другой рукой моей левой груди. Поиграй с ней. Поласкай. Веди руку выше. Сожми легонько сосок. Еще раз. Еще. И еще. Я сейчас кончу.

Ни слова не говоря, я положил трубку. Вытянувшись на диване, уставился на часы и глубоко вздохнул. Разговор занял минут пять-шесть.

Через десять минут телефон зазвонил снова, но я не притронулся к трубке. Прозвонив пятнадцать раз, аппарат смолк, и в комнате наступила глубокая, холодная тишина.

===========

Без чего-то два я перелез через стену в нашем дворе и оказался на дорожке. Мы так называли ее, хотя это не была дорожка в прямом смысле. Наверное, нет слова, которым можно обозначить, что это такое. К дорогам оно точно не имеет отношения: у дороги есть начало и конец, она приведет вас куда надо, если вы по ней пойдете. А у нашей дорожки не было ни начала, ни конца, ни входа, ни выхода. С обеих сторон она заканчивалась тупиками. Но даже тупиком ее нельзя было назвать: у тупика имеется хотя бы вход. Соседи для удобства называли ее просто дорожкой. Длиною метров в триста, она разделяла задние дворы стоявших вдоль нее домов. Шириной около метра, а в нескольких местах вообще завалена хламом и перегорожена заборами.

Мой дядя, почти задаром сдавший нам этот дом, рассказывал, что когда-то дорожка имела два конца и служила переулком, соединявшим улицы. Но в годы экономического бума на свободных участках выросли новые дома и стиснули этот проход так, что он превратился в неширокую дорожку. Людям не нравилось, что посторонние ходят прямо у них под окнами или на заднем дворе, поэтому один конец скоро заблокировали или, скорее, перегородили скромным заборчиком. А через какое-то время некий житель решил расширить свой сад и наглухо запечатал этот конец стеной из блоков. Как будто в ответ, на другом конце вырос барьер из колючей проволоки, через который не могли пробраться даже собаки. Соседи не жаловались — уже никто не пользовался этим проходом, и они радовались, что появилась дополнительная защита от злоумышленников. В конце концов, проходом, напоминавшим заброшенный канал, перестали пользоваться, и он превратился в ничейную полосу между двумя рядами домов. В разросшихся сорняках свою клейкую паутину развесили пауки.

И что это вдруг жена туда зачастила? Я сам наведывался на эту дорожку от силы раза два, да и Кумико пауков боялась. Но какого черта? Если она сказала, что надо поискать кота на дорожке, значит, надо идти. В любом случае гораздо лучше прогуляться, чем сидеть дома и ждать, когда зазвонит телефон.

Яркое солнце первых дней лета испещрило дорожку темными пятнами теней от распростертых над головой ветвей, замерших в полном безветрии. Казалось, теням суждено навеки впечататься в дорожку. Сюда не проникал ни один звук. Чудилось, что я слышу, как под лучами солнца дышат травинки. По небу дрейфовала кучка мелких облаков. Их четкие и аккуратные контуры напоминали облака со средневековых гравюр. Мир вокруг воспринимался с такой пугающей ясностью, что мое собственное тело казалось зыбким, безграничным, текучим. И очень горячим.

На мне была футболка, тонкие брюки и теннисные тапочки, но я чувствовал, как на солнцепеке под мышками и на груди выступил пот. Как раз в то утро я достал футболку и брюки из коробки с летними вещами, поэтому в нос еще бил резкий запах нафталина.

Соседские дома четко делились на две категории: более старые и построенные не так давно. Новые, как правило, были меньше, их участки — скромнее. Концы длинных палок, на которых сушилось белье, торчали поперек дорожки, и временами мне приходилось прокладывать себе дорогу через завесы полотенец, рубашек и простыней. Откуда-то отчетливо слышались звуки телевизора, где-то спускали в туалете воду, пахло карри.

Старые дома, напротив, почти не подавали признаков жизни. От дорожки их отделяли живые изгороди из ухоженных кустарников, словно ставни, сквозь которые виднелись причесанные сады. В углу одного сада стояла бурая и высохшая новогодняя елка. Другой участок превратили в свалку всех мыслимых игрушек: похоже, их оставили несколько поколений детей. Там валялись трехколесные велосипеды и накидные кольца, пластмассовые мечи и резиновые мячики, куклы-черепашки и маленькие бейсбольные биты. В третьем саду висело баскетбольное кольцо, в четвертом на газоне стояли замечательные дачные стулья и керамический столик. Стулья, первоначально белого цвета, были покрыты таким слоем грязи, будто ими не пользовались несколько месяцев, а может быть, и лет. К столу прилипли лиловые лепестки магнолии.

Сквозь одну стеклянную дверь в алюминиевой раме хорошо просматривалась обстановка комнаты. Кожаный диван и кресла, большой телевизор, буфет (на котором расположились аквариум с тропическими рыбками и два каких-то кубка) и торшер. Комната выглядела декорацией к телеспектаклю. Еще в одном саду стояла огромная собачья конура с дверцей настежь — собаки в ней не было. Металлическая сетка на дверце вздулась, будто обитатель конуры несколько месяцев наваливался на нее изнутри всем телом.

Пустой дом, о котором говорила Кумико, стоял как раз за участком с конурой. Что там никто не живет — причем уже довольно давно, — было видно сразу. Сравнительно новое двухэтажное здание, однако закрытые деревянные ставни сильно обветшали, а металлические наличники окон второго этажа покрылись ржавчиной. В аккуратном садике действительно стояла каменная статуя птицы. Она возвышалась на величественном постаменте, окруженная буйными сорняками. Длинные ветки золотарника2 почти касались ее ног. Птица — я понятия не имел, к какому виду пернатых она относилась, — расправила крылья, будто хотела поскорее вырваться из этого малоприятного местечка. Кроме статуи, никаких украшений в саду не было. У стены дома один на другом громоздились несколько видавших виды пластмассовых стульев. Рядом неестественно яркими красными цветами распустился куст азалии.

Bce остальное пространство в этой картине занимали сорняки.

Я оперся о сетку забора, доходившего мне до груди, и некоторое время рассматривал сад. Райское, наверное, место для кошек, но их тут что-то не видно. Сцену оживляло только монотонное воркование одинокого голубя, сидевшего на телевизионной антенне. Тень от каменной птицы, разломившись пополам, лежала на зелени вокруг статуи.

Я достал из кармана лимонную карамельку и, развернув, бросил ее в рот. Уволившись, я бросил курить и вот теперь вместо сигарет не расставался с пачкой лимонных карамелек. Жена предупреждала, что я могу испортить себе зубы, но обойтись без карамелек я не мог.

Пока я разглядывал сад, голубь на антенне ворковал без остановки — он походил на клерка, штампующего номера на стопке счетов. Не знаю, сколько я простоял там, но помню, что выплюнул карамельку на землю, почувствовав, как она, наполовину растворившись, наполнила рот липкой сладостью. Затем опять перевел взгляд на тень каменной птицы — и только теперь сообразил, что кто-то меня зовет. Я обернулся и в саду напротив увидел девчонку. Маленького роста, волосы собраны в конский хвост. На ней были темные очки в янтарного цвета оправе и светло-голубая майка без рукавов. Хотя сезон дождей еще не кончился, на тонких руках девчонки лежал приятный мягкий загар. Одну руку она засунула в карман шорт, а другой опиралась на бамбуковую калитку, которая была ей по пояс. Между нами было не больше метра.

—Жарко, — сказала девчонка.

—Да, жарковато, — отозвался я.

Краткий обмен мнениями состоялся, а она все стояла и смотрела на меня. Затем достала из кармана пачку «Хоупа», вынула сигарету и зажала ее во рту. Верхняя губка у нее была чуть приподнята. Девчонка привычно чиркнула спичкой, закурила и наклонила голову. Из-под волос показалось гладкое ухо великолепной формы — словно только что вылепленное. По его тонким краям серебрился нежный пушок.

Она бросила спичку на землю и, вытянув губы, выдохнула дым. Затем повернулась так, словно вспомнила о моем присутствии. За темными зеркальными стеклами ее глаз не было видно.

—Вы где-то здесь живете? — спросила она.

—Угу. — Я собирался вернуться домой, но по дороге сюда совершил столько маневров, что перестал ориентироваться. Придется выбираться наугад. — Ищу нашего кота, — сказал я, будто оправдываясь, и вытер о брюки влажную от пота ладонь. — Уже неделю как пропал. Его где-то здесь видели.

—Какой он из себя?

—Здоровый такой. С коричневыми полосками. Кончик хвоста немного загнут.

—Как зовут?

—Нобору. Нобору Ватая.

—Ничего себе имечко!

—Вообще-то так зовут моего свояка. Кот на него чем-то похож. Вот мы и назвали его так, смеху ради.

—Чем же кот на него похож?

—Да не знаю. Так, в общем. Походкой. И глаза такие же шкодливые.

Девчонка впервые улыбнулась и от этого стала еще больше походить на ребенка, чем показалось мне сначала. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Верхняя губа как-то необычно приподнялась в легкой усмешке. Показалось, будто я слышу голос: «Потрогай меня», — голос женщины в телефоне. Тыльной стороной ладони я вытер со лба пот.

—Кот c коричневыми полосками и загнутым кончиком хвоста, — повторила девчонка, как бы стараясь запомнить. — Ага! У него есть какой-нибудь ошейник?

—Черный ошейник от блох.

Она подумала секунд десять — пятнадцать. Ее рука все еще опиралась на калитку. Потом бросила окурок и придавила его сандалией.

—Кажется, я видела похожего. Не знаю, как насчет загнутого хвоста, но это был здоровый котище тигрового окраса и, по-моему, с ошейником.

—Когда ты его видела?

—Когда? Хм-м. Дня три-четыре назад. Наш сад — как настоящий проходной двор для всех соседских котов и кошек. Они здесь шастают от Такитани к Мияваки.

И она показала рукой на пустой дом, где каменная птица по-прежнему простирала крылья, высокий куст золотарника притягивал к себе летнее солнце, а голубь не переставал ворковать со своей антенны.

—У меня идея, — сказала девчонка. — Почему бы вам не подождать у нас в саду? Все кошки рано или поздно пролезают здесь по пути к Мияваки. А то кто-нибудь надумает в полицию настучать, если увидит, как вы тут бродите. Такое уже случалось.

Я не знал, что и ответить.

—Да вы не беспокойтесь. Я тут одна. Посидим на солнышке, подождем, пока не покажется ваш кот. Я вам помогу. У меня зрение — единица.

Я взглянул на часы. 14.36. Всех дел на сегодня до темноты у меня было выстирать белье да приготовить ужин.

Я вошел в калитку и двинулся следом за девчонкой через лужайку. Она слегка приволакивала правую ногу. Пройдя несколько шагов, остановилась и повернулась ко мне.

—Я свалилась с мотоцикла. С заднего сиденья, — сказала она как бы между прочим. — Не так давно.

На краю лужайки рос большой дуб. Под ним — два брезентовых шезлонга, на одном разложено голубое пляжное полотенце. На другом лежали нераспечатанная пачка «Хоупа», пепельница с зажигалкой, какой-то журнал и большая магнитола, которая тихонько мурлыкала хард-рок. Девчонка выключила музыку и освободила мне место, переложив все на траву. С шезлонга виднелся пустой дом по другую сторону дорожки — каменная птица, золотарник, металлическая сетка забора. Наверное, девчонка наблюдала за мной все время, что я там простоял.

Участок оказался немаленьким. Здесь имелась просторная пологая лужайка с раскиданными по ней деревьями. Слева от шезлонгов находился большой пруд за низким бетонным бордюром: он подставил солнцу пересохшее дно. Судя по зеленоватому налету, в пруд уже давно не наливали воду. За деревьями стоял старый дом в европейском стиле, довольно миниатюрный. С точки зрения архитектуры — ничего особенного. Внушительно выглядел только ухоженный сад.

—Большой участок, — сказал я, оглядываясь. — Должно быть, следить за ним — мучение.

—Наверное.

—Когда-то мне приходилось подрабатывать стрижкой газонов.

—Правда? — Было ясно, что до газонов ей нет никакого дела.

—Ты все время здесь одна? — спросил я.

—Да. Днем всегда одна. Только утром и вечером заходит женщина, которая делает уборку. Все остальное время больше никого. Выпьете чего-нибудь холодного? У нас есть пиво.

—Да нет, спасибо.

—Не стесняйтесь. Я покачал головой.

—А в школу что — не ходишь?

—А вы что — на работу не ходите?

—Я не работаю.

—Что, безработный?

—Типа того. Уволился несколько недель назад.

—А кем работали?

—В адвокатской конторе, по разным делам. Ездил по учреждениям за документами, наводил порядок в бумагах, проверял судебные прецеденты, занимался судопроизводством... в таком роде.

—И уволились?

—Ага.

—А жена ваша работает?

—Работает.

Голубь напротив закончил ворковать и, похоже, куда-то провалился. Я вдруг заметил, что вокруг повисла мертвая тишина.

—Вон там как раз и есть кошачий проход, — сказала девчонка, ткнув пальцем в дальний край лужайки. — Видите мусоросжигатель во дворе у Такитани? Там они вылезают, переходят по газону, ныряют под калитку и перебегают в сад на той стороне. Маршрут все время один и тот же.

Она сдвинула очки на лоб, прищурившись посмотрела вокруг, водрузила их на место и выпустила изо рта облачко дыма. За это время я успел заметить у ее левого глаза ссадину сантиметра в два — рана глубокая, из тех, что оставляют шрам на всю жизнь. Черные очки, видно, должны были ее прикрывать. Лицо девчонки особой красотой не отличалось, но что-то в нем привлекало: может быть, живые глаза или необычной формы губы.

—Вы слыхали про Мияваки? — спросила она.

—Нет, а что?

—Они жили в том доме. Очень приличные люди. Две дочери, обе ходили в крутую частную школу. У Мияваки было несколько семейных ресторанов.

—А что ж уехали?

Девчонка поджала губы, словно хотела сказать: а я почем знаю?

—Может, в долгах запутался. В одну ночь исчезли — будто сбежали. Наверно, год тому назад. Теперь все зарастает сорняками, кошки вот развелись. Мать все время жалуется.

—Неужели так много кошек?

Не выпуская изо рта сигарету, девчонка посмотрела на небо.

—Причем всех видов. Некоторые линяют, попадаются одноглазые... вместо глаза какой-то комок мяса. Бр-р-р!

Я кивнул.

—У меня есть родственница — у нее на каждой руке по шесть пальцев. Чуть постарше меня. Рядом с мизинцем — еще один палец, маленький, как у младенца. Она так научилась его подгибать, что большинство людей ничего не замечают. А вообще она очень хорошенькая.

Я снова кивнул.

—Это что-то наследственное, да? Как это называется... передается с генами.

Я сказал, что не очень разбираюсь в генетике.

Девчонка помолчала. Я сосал карамельку и таращился на кошачью тропу. Никто не появлялся.

—Вы в самом деле не хотите пить? — спросила она. — Пойду принесу колы.

—Мне ничего не надо, — ответил я.

Она встала с шезлонга и исчезла в тени деревьев, чуть волоча поврежденную ногу. Я поднял с травы ее журнал и полистал его. Совсем не ожидал, что он окажется журналом для мужчин, таким... ежемесячным. На развороте красовалась женщина в тонких трусиках, через которые просвечивали все ее прелести: восседала верхом на стуле в нелепой позе, широко расставив ноги. Я положил журнал на место, сложил руки на груди и снова сосредоточился на кошачьей тропе.

===========

Прошло немало времени, прежде чем девушка вернулась со стаканом колы в руках. Послеполуденная жара донимала. Долго просидев на солнце, я чувствовал, как заплывают мозги. Меньше всего мне хотелось думать.

—Скажите, — сказала она, возвращаясь к прежней теме, — если бы вам нравилась девушка, а у нее оказалось шесть пальцев, что бы вы сделали?

—Продал бы ее в цирк, — ответил я.

—Что, серьезно?

—Нет, конечно, — сказал я. — Шучу. Думаю, меня бы это не очень волновало.

—Даже если бы это могло передаться вашим детям? Я немного подумал.

—Нет, для меня это, правда, не важно. Что плохого в лишнем пальце?

—А если бы у нее было четыре груди? Я снова задумался.

—Не знаю.

Четыре груди? Этот разговор может продолжаться до бесконечности. Я решил сменить тему.

—Сколько тебе лет?

—Шестнадцать, — ответила она. — Только что исполнилось. Перешла в повышенную школу3.

—Давно на занятия не ходишь?

—Нога еще болит, если много ходить. Потом эта ссадина у глаза. В школе все уже достали. Если узнают, что я грохнулась с мотоцикла, начнут болтать: то да се. Поэтому считается, что я «отсутствую по болезни». Можно год пропустить, ничего страшного. В следующий класс я не тороплюсь.

—Понятно.

—Ну, так что? Вы вот говорили, что женились бы на девушке с шестью пальцами, но четыре груди вам не подходит...

—Я не говорил, что не подходит. Я сказал: не знаю.

—Чего не знаете?

—Не знаю... мне трудно такое представить.

—А с шестью пальцами можете представить?

—Конечно. Думаю, да.

—Какая разница? Шесть пальцев или четыре груди?

Я подумал еще немного, но вразумительного ответа не нашел.

—Я задаю слишком много вопросов?

—А что, тебе такое говорят?

—Случается.

Я снова стал смотреть на кошачью тропу. Какого черта я здесь делаю? За все время не показалось ни одной кошки. Не отнимая от груди рук, я на полминуты закрыл глаза. Я истекал потом. Все тело обливали солнечные лучи, наполненные необыкновенной тяжестью. Кусочки льда в стакане девчонки при каждом ее движении позвякивали, как колокольчик на шее коровы.

—Можете поспать, если хотите, — прошептала она. — Как только кот появится, я вас разбужу.

Не открывая глаз, я кивнул.

Воздух был неподвижен, вокруг стояла полная тишина. Голубь уже улетел куда-то за тридевять земель. Я раздумывал о женщине, что позвонила мне. Неужели мы знакомы? Ее голос и манера говорить даже отдаленно никого не напоминают. Но меня она точно знает. Мне казалось, что я вижу перед собой сцену, написанную Де Кирико: длинная тень женской фигуры тянется ко мне через пустую улицу, а сама женщина задвинута далеко за пределы моего сознания. У моего уха, не смолкая, тренькал колокольчик.

—Вы спите? — спросила девчонка; ее голос звучал еле-еле: я даже не был уверен, действительно ли слышу его.

—Нет, не сплю, — ответил я.

—Можно мне поближе? Мне... легче говорить тихо.

—Не возражаю, — сказал я, по-прежнему не открывая глаз.

Она двигала свой шезлонг, пока тот сухо и деревянно не стукнулся о мой.

Странно, но голос девушки звучал по-разному — в зависимости от того, открыты у меня глаза или закрыты.

—Можно говорить? Совсем тихонько, и вам не надо ничего отвечать. Можете даже спать.

—Ладно.

—Здорово, когда люди умирают.

Губы девчонки были теперь совсем рядом с моим ухом, и ее слова проникали в меня вместе с теплым влажным дыханием.

—Почему? — спросил я.

Она прикоснулась пальцем к моим губам, будто хотела запечатать их.

—Никаких вопросов, — сказала она. — И не открывайте глаза. Хорошо?

Мой кивок был таким же слабым, как ее голос. Она убрала палец и дотронулась до моего запястья.

—Был бы у меня скальпель. Я резанула бы здесь, чтобы заглянуть внутрь. Там... не мертвая плоть. Там что-то похожее на саму смерть. Что-то темное и мягкое, как мячик для софтбо-ла, — из омертвевших нервов. Хочется достать его из мертвого тела, разрезать и посмотреть, что внутри. Я все время думаю, на что это похоже. Может, оно все твердое, как засохшая зубная паста в тюбике. Как вы думаете? Только не отвечайте. Снаружи мягкое, дряблое, но чем глубже, тем тверже становится. Я вскрою кожу и вытащу эту дряблую штуковину, скальпелем и какой-нибудь лопаточкой полезу внутрь — чем дальше, тем больше твердеет эта слизь, — пока не доберусь до крошечной сердцевины. Она такая крошечная, как малюсенький шарик от подшипника, и очень твердая. Вам так не кажется?

Она кашлянула.

—В последнее время я только об этом и думаю. Потому, наверное, что у меня каждый день столько свободного времени. Когда нечего делать, мысли убегают далеко-далеко — так далеко, что не уследишь.

Девушка убрала палец с моего запястья и допила колу. Льдышки звякнули на дне стакана.

—За кота не переживайте — я скажу, если Нобору Ватая покажется. Не открывайте глаза. Сейчас он, конечно, бродит где-то тут. Может появиться в любую минуту. Нобору Ватая приближается. Я знаю: он идет — пробирается в траве, пролезает под калиткой, останавливается понюхать цветочки. Он все ближе и ближе, шаг за шагом. Представьте себе его.

Я попробовал вообразить кота, но у меня получалось лишь очень расплывчатое темное изображение, как на контурной фотографии. Проникая сквозь веки, солнечный свет расшатывал и рассеивал тьму внутри меня, и нарисовать в уме четкий образ кота было невозможно. Вместо этого выходил неудачный портрет, искаженная неестественная картина: некоторые черты имели сходство с оригиналом, но самого главного не хватало. Я даже не мог припомнить, как он ходит.

Девчонка вновь коснулась моего запястья, рисуя на нем кончиком пальца непонятный знак. Будто отозвавшись на него, в мое сознание стала пробираться какая-то другая темнота — она отличалась от той, что я ощущал прежде. Вероятно, я засыпал. Не хотел, но все происходило вопреки моей воле. Тело казалось мертвым — чужим трупом, утопающим в брезентовом покрытии шезлонга.

В этой темноте я увидел только четыре лапы Нобору Ватая, четыре бесшумные коричневые лапы на мягких, словно резиновых, подушечках, и они беззвучно прокладывали где-то дорогу.

Но где?

«Всего десять минут», — говорила та женщина по телефону. Нет, она была не права. Иногда десять минут — это не десять минут. Они могут растягиваться и сжиматься. Это я знал точно.

===========

Когда я проснулся, вокруг никого не было. Девчонка испарилась, ее шезлонг по-прежнему стоял впритык к моему. Полотенце, сигареты и журнал лежали на месте, но стакан и магнитола исчезли.

Солнце понемногу клонилось к западу, тень одной ветви дуба забралась мне на колени. Часы показывали четверть пятого. Я выпрямился и огляделся. Просторная лужайка, высохший пруд, забор, каменная птица, кусты золотарника, телевизионная антенна. И никаких следов кота. Или девчонки.

Не вставая с шезлонга, я взглянул на кошачью тропу и стал ждать, когда она вернется. Прошло десять минут, но ни кот, ни она не появились. Ничто вокруг не шевелилось. Такое чувство, будто я страшно состарился, пока спал.

Поднявшись, я посмотрел на дом: он тоже не подавал признаков жизни. Ослепительный блеск заходящего солнца отражался в стеклах. Мне надоело ждать, я пересек лужайку и, выйдя на дорожку, направился домой. Кота я не нашел, но старался изо всех сил.

===========

Вернувшись домой, я постирал белье и приготовил все для простого ужина. В половине шестого задребезжал телефон, выдал двенадцать звонков, но я не подошел. Даже после того, как он смолк, звон висел в сгущавшемся мраке, будто застывшая в воздухе пыль. Твердые зубчики шестеренок постукивали в прозрачном корпусе настольных часов, зависших в пространстве.

А что, если написать стихотворение про Заводную Птицу? — осенило меня, но первые строки никак не приходили в голову. Да и понравятся ли такие стихи школьницам? Вот в чем вопрос.

===========

Кумико вернулась домой в полвосьмого. Последний месяц она приходила все позже и позже — нередко возвращалась после восьми, а бывало — и после десяти. Теперь, когда я сидел дома и взял на себя кухонные хлопоты, ей уже не надо было торопиться. Она рассказывала, что у них в редакции не хватает людей, вдобавок недавно заболела одна из сотрудниц.

—Извини, — сказала Кумико, — столько работы, а от девочки, которую взяли на полставки, никакого толку.

Я направился на кухню и принялся готовить: жаренная в масле рыба, салат и суп мисо4. Жена, расслабившись, сидела за кухонным столом.

—Где ты был в полшестого? — спросила она. — Я звонила сказать, что немного задержусь.

—Масло кончилось. Ходил в магазин, — соврал я.

—А в банке был?

—Конечно.

—А кот?

—Не нашел. Ходил по дорожке к заброшенному дому, как ты сказала, но его там нет. Наверняка забрел куда-то подальше.

Кумико не ответила.

Когда после ужина я вышел из ванной, Кумико потерянно сидела в гостиной, не зажигая света. В серой блузке, в темноте, на корточках она напомнила поставленный не на свое место чемодан.

Вытирая волосы полотенцем, я сел на диван напротив жены.

—Кот умер, я уверена, — проговорила она еле слышно.

—Да ну, глупости, — ответил я. — Я думаю, он где-то здорово развлекается. Есть захочет и вернется. Помнишь, один раз уже так было? Когда мы жили в Коэндзи5...

—Сейчас — другое дело, — промолвила она. — Сейчас все не так. Я знаю. Кот умер. И гниет где-нибудь в траве. Ты искал в траве у пустого дома?

—Нет. Дом, может быть, и пустой, но он ведь кому-то принадлежит. Я не могу просто так там лазить.

—Где же ты тогда искал? Могу поспорить, ты даже не пытался. Потому и не нашел.

Я вздохнул и снова стал вытирать волосы полотенцем. Хотел что-то сказать, но осекся: Кумико плакала. Ее можно понять, она любила кота. Он появился у нас вскоре после свадьбы. Я бросил полотенце в плетеную корзину в ванной и пошел на кухню за холодным пивом. Дурацкий выдался день. Дурацкий день дурацкого месяца дурацкого года.

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица забыла завести твою пружину?

Слова возникли в голове снова, как строчки стихов:

Где же ты, Нобору Ватая? Неужели Заводная Птица Забыла завести твою пружину?

Когда от пива осталась половина, зазвонил телефон.

—Ты возьмешь? — крикнул я в темноту гостиной.

—Нет, — откликнулась Кумико. — Бери ты.

—Не хочется.

Телефон трезвонил, взбалтывая пыль, плывшую в темноте. Никто не говорил ни слова. Я пил пиво, а Кумико не переставала беззвучно плакать. Я насчитал двадцать звонков и сдался. Считать дальше не было никакого смысла.

Примечание

1. Соевый творог, широко применяемый в кухне Японии, Китая и других дальневосточных стран (здесь и далее — примечания переводчиков).

2. Кустарник, вид акации.

3. Завершающий этап школьного обучения в Японии, так называемой системы «шесть-три-три» (шесть лет начальной школы, три года средней школы первой ступени и три года повышенной средней школы, в которой школьники готовятся к поступлению в университет).

4. Постоянно присутствует в рационе японцев. Готовится на основе густой массы из перебродивших соевых бобов.

1. Район в Токио.

Следующее


Библиотека "Живое слово" Астрология  Агентство ОБС Живопись Имена

Гостевая
Форум
Почта

© Николай Доля.
«Без риска быть...»

Материалы, содержащиеся на страницах данного сайта, не могут распространяться 
и использоваться любым образом без письменного согласия их автора.